Сейчас, когда за глаза могут говорить всё что угодно и почти кто угодно, трудно выявить всех самых искренних и доброжелательных. А ведь такую работу - чаще неосознаваемо - проводит каждый из нас.
Три года назад в меня периодически приливала скорбь. Скорбь за совершенно ненужных мне людей, почему они такие пакостные. Просто мне не хотелось, чтобы они такими оставались. Просто хотелось сесть в круг и спеть:
пусть они, злобные, станут вдруг добрые,
пусть забудут про свою беду,
пусть забудут обо всём, и идут своим путём,
а я без них уж как-нибудь дойду... (с)
Потом эта скорбь очень мягко переходила в сентиментальность разного происхождения - в основном либо битлового, либо экзюперийского. Сейчас же, за три последних года став гораздо необщительнее (в чём чувствую и плюсы, и минусы), я стал испытывать чувство своего собственного человеческого голода. Стёбщики, конечно, тут подумают про каннибализм. А я голодаю по человеческому, голодаю по справедливости, которой всю жизнь не достаёт человеку. Я голодаю по решительности. По любви. По сильной России. пусть забудут про свою беду,
пусть забудут обо всём, и идут своим путём,
а я без них уж как-нибудь дойду... (с)
Сейчас очень настораживающе за окном провизжали тормоза несколько раз. Словно сигнал к бесконечной тяжести любимых глаз, перманентности круговоротов где-то ниже ребёр, редким искренним мыслям, что "мы не волшебники", как Чумак.
Есть даже такие волшебники с простыми фамилиями Смирнов, Алексеев, Тюрин, Балакин.
Я очень редко слышу подобные слова от людей, которые уже набрали в рот слова и держат их там! И их не так уж и мало. Уверен, схожие мысли у них есть, просто им и тяжко, и стеснительно, и стыдно, и порой незачем их озвучивать и выносить на диалоги.